Видео
Никита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя.
Ни–ки–та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по небу, чтобы на
третьем толкнуться о зубы. Ни. Ки. Та.
Никита из Коломны, смешной маленький мальчик со смешной провинциальной мамой, смешно топавший по грубой московской брусчатке. Солнце жгло его нежную кожу сквозь тоненькую футболку, и лоб его покрылся мелкими капельками пота, делавшим мальчика еще прелестнее. Внезапно солнце закрыла широкая спина охранника из ФСО. Затем появился он. Президент. Нервно, чуть торопливо подошел, опустился на корточки, неуверенно потискал бока, спросил пару ничего не значащих слов… И поцеловал. Быстро, жарко, боязливо, как школьник первый раз целует одноклассницу, впился губами в детский животик. И тут же резко отпрянул, развернулся, убежал, мелко дрожа от возбуждения.
читать дальшеОт своей мечты президент не отказался. Он был закрыт, надломлен как вечерний стебель. Во сне он протягивал руку: под ней мурлыкало Существо. Человек или животное, не скажешь точно. Большое, словно из ваты, телесное и округлое как голова младенца, оно занимало собой комнату и молчало в потолок. В этом существе скрывалась вся его жизнь. Весь хрупкий, безнадежный смысл его существования: прикоснуться к Существу губами и застыть, умереть рядом с ним в подобострастном блаженстве, не смея шелохнуться или открыть глаза, чтобы не разбудить полуночного гостя. "Где? Где?" — с дрожью в голосе он шарил руками. Волна за волной, сон обращался явью. В комнату вбегали санитары; с деловитой простотой, как в тысячный раз, они хватали безумного, исходящего слюной президента и уносили его в утробу здания.
Он пытался давить, бороть себя. Думать о восстановлении Чечни, ультиматумах Европы и переговорах с Палестиной. Пересчитывать Стабилизационный Фонд, менять прокуроров, сажать в штрафной изолятор Ходорковского. Он даже завел собаку и принял в дар татарского пони, глупого и бессмысленного как сами татары. В приступе особого отчаянного отвращения к мертвенно–фригидной, мучнисто–белесой давно неживой супруге он выписал двух французских сестер–проституток, фальшиво игравших его дочерей. Не помогло. И тогда, в одну из бессонных ночей, когда ЭТО хрипело рядом в чутком сне, на вершине омерзения и ненависти, он ПОНЯЛ. Ему нужен был мальчик.
Он тренировался. Хозяин ничего не подозревал о его планах. Перед сном, раздевшись, он целовал тонко нарезанные листы буженины. "И ты, мой сладкий. И тебя" — приговаривал он, целуя каждый сантиметр пахучего холста. На утро холст лоснился, и президент выбрасывал его французским шлюхам. С каждой ночью его мастерство повышалось. Однажды ему приснился большой, рахитичный животик и он так умилился, что поцеловал себя в ухо.
Наконец, двадцать восьмого июня, он не смог себя сдержать прямо на торжественном приеме. Лейтенанты еще мяли ртами «Гип–гип ура!» и ошалело улыбались, по–лошадиному кося глазами на командиров, а его внутренности уже рвались и горели. «Здесь! Здесь! Он должен быть где–то здесь, рядом, в соседнем зале, на улице, на площади!» — Царь–колоколом бухало в его распаренной голове. «Президент хочет гулять» — бросил он в непонимающее лицо очередного лейтенанта и выбежал из зала. Следом всполошенной стаей ворон кинулись агенты Федеральной Службы Безопасности.
Земля под ногами дрожала от летевшего вослед лейтенантского «Гип–гип ура!», а солнце померкло от вскинутых в приветствии рук, за которыми на секунду вспыхнуло пятнышко голого животика. "Ты! Ты!" — крикнул президент, различив в суматохе знакомый образ. Перед самым носом, ускользая в переулках, оставляя за собой долгий сопливый след, переваливался на двух ногах детский животик. "Сукаааа!" — не своим, бабьим голосом взвизгнул президент и, толкнув охранника, ринулся в московскую суматоху. Вот за углом показалась маленькая рука. Вот за толпой горланящих туристов мелькнул пупок. В горячечной давке, с трудом соблюдая "политес", охранники следовали за президентом плотным кольцом. Внезапно след живота оборвался.
На краю мерзкой полосы белесой слизи стояла хрупкая детская фигурка. Никита. Никита из Коломны.
(c)
Бонапарт и
Ejik